Неточные совпадения
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и
под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами в разных местах
одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и пошла по ровной возвышенности с
одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога
под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными
крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?
Господский дом был построен в
одном стиле с церковью, в том стиле, который известен у нас
под именем Александровского; дом этот был также выкрашен желтою краской, и
крышу имел зеленую, и белые колонны, и фронтон с гербом.
Двадцать пять верст показались Аркадию за целых пятьдесят. Но вот на скате пологого холма открылась наконец небольшая деревушка, где жили родители Базарова. Рядом с нею, в молодой березовой рощице, виднелся дворянский домик
под соломенною
крышей. У первой избы стояли два мужика в шапках и бранились. «Большая ты свинья, — говорил
один другому, — а хуже малого поросенка». — «А твоя жена — колдунья», — возражал другой.
И стала я на нее, матушка,
под самый конец даже ужасаться: ничего-то она не говорит со мной, сидит по целым часам у окна, смотрит на
крышу дома напротив да вдруг крикнет: „Хоть бы белье стирать, хоть бы землю копать!“ — только
одно слово какое-нибудь этакое и крикнет, топнет ногою.
Бывали минуты, когда Версилов громко проклинал свою жизнь и участь из-за этого кухонного чада, и в этом
одном я ему вполне сочувствовал; я тоже ненавижу эти запахи, хотя они и не проникали ко мне: я жил вверху в светелке,
под крышей, куда подымался по чрезвычайно крутой и скрипучей лесенке.
Но и наши не оставались в долгу. В то самое время, когда фрегат крутило и било об дно, на него нанесло напором воды две джонки. С
одной из них сняли с большим трудом и приняли на фрегат двух японцев, которые неохотно дали себя спасти,
под влиянием строгого еще тогда запрещения от правительства сноситься с иноземцами. Третий товарищ их решительно побоялся, по этой причине, последовать примеру первых двух и тотчас же погиб вместе с джонкой. Сняли также с плывшей мимо
крыши дома старуху.
Одни гробы стояли на коротких сваях
под крышей, другие были засунуты между стволами тальников.
Она состояла из восьми дворов и имела чистенький, опрятный вид. Избы были срублены прочно. Видно было, что староверы строили их не торопясь и работали, как говорится, не за страх, а за совесть. В
одном из окон показалось женское лицо, и вслед за тем на пороге появился мужчина. Это был староста. Узнав, кто мы такие и куда идем, он пригласил нас к себе и предложил остановиться у него в доме. Люди сильно промокли и потому старались поскорее расседлать коней и уйти
под крышу.
А над домом по-прежнему носились тучи голубей, потому что и Красовский и его сыновья были такими же любителями, как и Шустровы, и у них
под крышей также была выстроена голубятня. «Голубятня» — так звали трактир, и никто его
под другим именем не знал, хотя официально он так не назывался, и в печати появилось это название только
один раз, в московских газетах в 1905 году, в заметке
под заглавием: «Арест революционеров в “Голубятне"».
Умилостивил его Лихонин лишь только тем, что тут же занял для Любки другой номер через несколько комнат от себя,
под самым скосом
крыши, так что он представлял из себя внутри круто усеченную, низкую, четырехстороннюю пирамиду с
одним окошком.
— За мной, сюда! — сказал тот мужикам и сам первый вошел, или, лучше сказать, спустился в шалаш, который сверху представлял только как бы
одну крышу, но
под нею была выкопана довольно пространная яма или, скорей, комната, стены которой были обложены тесом, а свет в нее проходил сквозь небольшие стеклышки, вставленные в
крышу.
После полудня, разбитая, озябшая, мать приехала в большое село Никольское, прошла на станцию, спросила себе чаю и села у окна, поставив
под лавку свой тяжелый чемодан. Из окна было видно небольшую площадь, покрытую затоптанным ковром желтой травы, волостное правление — темно-серый дом с провисшей
крышей. На крыльце волости сидел лысый длиннобородый мужик в
одной рубахе и курил трубку. По траве шла свинья. Недовольно встряхивая ушами, она тыкалась рылом в землю и покачивала головой.
Я соскочил с фуры: не пускают. Всемогущий корреспондентский билет дает право прохода. Я иду первым делом к наружной линии будок, которые на берегу рва, я их видел издали утром из-под насыпи. Две снесены, у
одной сорвана
крыша. А кругом — трупы… трупы…
— Слезы погоревших утрут, но город сожгут. Это всё четыре мерзавца, четыре с половиной. Арестовать мерзавца! Он тут
один, а четыре с половиной им оклеветаны. Он втирается в честь семейств. Для зажигания домов употребили гувернанток. Это подло, подло! Ай, что он делает! — крикнул он, заметив вдруг на кровле пылавшего флигеля пожарного,
под которым уже прогорела
крыша и кругом вспыхивал огонь. — Стащить его, стащить, он провалится, он загорится, тушите его… Что он там делает?
Если бы поменьше камни, да если бы кое-где из-под камня пробилась мурава, да если бы на середине улицы сидели ребята с задранными рубашонками, да если бы кое-где корова, да хоть
один домишко, вросший окнами в землю и с провалившейся
крышей, — то, думалось Матвею, улица походила бы, пожалуй, на нашу.
Может быть, сначала говорили «дверец», а потом, для удобства произношения, стали говорить «дворец».] между сваями, его окружавшими; едва только закинул я среднюю удочку, насаженную на раковую шейку, как пошел проливной дождь, от которого я спрятался
под крышею пильной; дождевая туча еще не пронесласъ, как я услышал крик зовущего меня мельника; я поспешно бросился к нему и вижу, что он возится с моей удочкой, на которую взяла большая рыба; но я не успел прибежать вовремя: мельник стоял с
одним удилищем и лесой, оборванной выше наплавка…
Всё это было когда-то покрыто
под одну неровную
крышу; теперь же только на застрехе густо нависла черная, гниющая солома; наверху же местами видны были решетник и стропила.
…В дождливые ночи осени на
крыше,
под окном, рождались дробные звуки, мешая спать, будя в сердце тревогу. В
одну из таких ночей он услышал злой крик хозяина...
Старик понес Аленушку в маленькую деревушку, совсем засыпанную снегом. Выставлялись из-под снега
одни крыши да трубы. Старика уже ждали деревенские дети. Они прыгали и кричали...
Двор был тесный; всюду, наваливаясь друг на друга, торчали вкривь и вкось ветхие службы, на дверях висели — как собачьи головы — большие замки; с выгоревшего на солнце, вымытого дождями дерева десятками мертвых глаз смотрели сучки.
Один угол двора был до
крыш завален бочками из-под сахара, из их круглых пастей торчала солома — двор был точно яма, куда сбросили обломки отжившего, разрушенного.
Когда случалось овладевать целым медвежьим гнездом, то из берлоги брали и привозили маленьких медвежат. Их обыкновенно держали в большом каменном сарае с маленькими окнами, проделанными
под самой
крышей. Окна эти были без стекол, с
одними толстыми, железными решетками. Медвежата, бывало, до них вскарабкивались друг по дружке и висели, держась за железо своими цепкими, когтистыми лапами. Только таким образом они и могли выглядывать из своего заключения на вольный свет божий.
Мой товарищ, природный украинец, приподнялся на стременах, и лицо его даже слегка покраснело
под слоем загара. Он смотрел кругом, но никого и ничего не было видно. Ветер тихо шевелил соломою
крыши, чуть-чуть шелестела тайга, и жалобный переливчатый крик орленка или коршуна
один резко нарушал тишину. Казалось, вот-вот сейчас дрогнет что-то и вся эта иллюзия малороссийского хуторка на дальнем севере расплывется, как дымное марево…
Когда они шли по селу, дряхлые старики, старухи выходили из изб и земно кланялись, дети с криком и плачем прятались за вороты, молодые бабы с ужасом выглядывали в окна;
одна собака какая-то, смелая и даже рассерженная процессией, выбежала с лаем на дорогу, но Тит и староста бросились на нее с таким остервенением, что она, поджавши хвост, пустилась во весь опор и успокоилась, только забившись
под крышу последнего овина.
Были брат и сестра — Вася и Катя; и у них была кошка. Весной кошка пропала. Дети искали ее везде, но не могли найти.
Один раз они играли подле амбара и услыхали, над головой что-то мяучит тонкими голосами. Вася влез по лестнице
под крышу амбара. А Катя стояла внизу и все спрашивала: «Нашел? Нашел?» Но Вася не отвечал ей. Наконец, Вася закричал ей: «Нашел! наша кошка… и у нее котята; такие чудесные; иди сюда скорее». Катя побежала домой, достала молока и принесла кошке.
Наше, сударь, доложу вам, мастерство такое, что и конца ему нет:
крыши, да заборы, да стены красить — особ статья; а, например, полы
под паркет выводить или там дверь и косяки
под слоновую кость отделать, — это выходит вторая статья; экипажная часть тоже по себе, мебельное дело другого требует, а комнатная живопись настоящая опять другое, а названье у всех
одно: маляр, да и баста, а кто дело разберет, так маляр маляру рознь — кто до чего дошел.
Одно окно,
под крышей, слабо светилось, и прямо
под ним, в самом низу, смутно колебалось и двигалось на
одном месте светлое пятно.
Вода вливалась в улицы и переулки слободы, от которой оставались
одни крыши, словно самые дома ушли
под землю.
Удэхейцы жили в большой, просторной юрте. Старик предложил нам остановиться у него. Обе женщины тотчас освободили нам
одну сторону юрты. Они подмели пол, наложили новые берестяные подстилки и сверху прикрыли их медвежьими шкурами. Мы, можно сказать, разместились даже с некоторым комфортом, ногами к огню и головами к берестяным коробкам, расставленным по углам и
под самой
крышей, в которых женщины хранят все свое имущество.
А огненная орифлама все горела над городом в
одной из рам бельведера, и ветер рвал ее и хлестал ее мокрые каймы о железные трубы железных драконов, венчавших
крышу хрустальной клетки, громоздившейся на крутой горе и
под сильным ветром.
Тут она просила солдат отнять два столбика, подпиравшие
крышу; желание ее было выполнено, и в
один миг вместо хижины остался только земляной, безобразный холм, над которым кружился пыльный столб. Солдатам послышался запах серы; им чудилось, что кто-то закричал и застонал
под землей, — и они, творя молитвы, спешили без оглядки на пикет.
Собирался ли он жениться: выстраивали на дворе спальню и девичью, первую только с тремя стенами, придвигали их к
одной стороне дома, подводили
под них фундамент, нахлобучивали их
крышею, огромными, железными связями скрепляли все с главным зданием, которое можно было назвать родоначальным; наконец вырубали, где нужно, двери и закладывали окна.
Ей было несносно
под крышей, и она искала уединения в саду, где все
под стать ее расположению было грустно и как бы дремало: фонтан бил лениво, пестрые бабочки перелетали с
одного цветка на другой тоже лениво; но скоро и это начало беспокоить Нефору.
— Вот тут сейчас, — сказала девка и, пробежав двор, она отворила калитку в тесовом заборе и, остановившись, указала Пьеру на небольшой деревянный флигель, горевший светло и жарко.
Одна сторона его обрушилась, другая горела, и пламя ярко выбивалось из
под отверстий окон и из
под крыши.